Три художника о духовности и христианской тематике в живописи

Как рождается сюжет картины? Почему многие, даже невоцерковленные, мастера обращаются к христианской тематике? И как, работая на одном и том же объекте, каждый живописец видит нечто свое? Чтобы ответить на эти вопросы, я отправилась в Серпухов. В этом городе в 1950-е годы прошлого века было построено несколько необычных домов – с мастерскими для художников в верхнем этаже. В них и сегодня трудятся живописцы, некоторые даже специально приезжают из Москвы. Они представили свои полотна, посвященные Новоспасскому монастырю, на выставку «Дом для ‟Всецарицыˮ», которую с 3 по 28 февраля проводил в московской усадьбе Воронцово Фонд Архангела Михаила.

Художник Максим Аксенов
«Пейзаж с храмом становится узнаваемым»

Меня встретил художник Максим Аксенов. Он рассказал:

– Мы, несколько художников, познакомились благодаря этой мастерской, создали сообщество «Мансарда». Общее дело нас объединяет. Бывает приятно встретиться с единомышленниками: можно посмотреть, как работают другие, перенять опыт, чему-то научиться. Например, мы все увлеклись портретами. Николай Евгеньевич очень хороший рисовальщик, он очень увлечен и всех нас вдохновляет. К нам приходят люди, позируют.

– Максим, на ваших полотнах я вижу много православных храмов и даже иконы. Чем вас привлекает эта тема?

– У храмов очень красивая архитектура, но дело не только в этом. Пейзаж с храмом сразу становится узнаваемым. Храм – это путь к духовности, поиск Бога в себе и вокруг.

Картина, где есть храм, обретает новый смысл – и у художника, и у зрителя при взгляде на нее мысли текут иначе, чем при соприкосновении с обычным пейзажем: они касаются смысла жизни.

– Чтобы увидеть красоту храма, а тем более иконы, человек должен быть готов к этому?

– Когда я занимался в художественном училище, на уроках истории искусства нам показывали иконы и говорили: «Какая красота!» А я не видел этой красоты, не мог понять, что тут красивого? Мне нравились передвижники, русский реализм. И только когда я стал взрослым, когда у меня родился ребенок, а потом и второй, я потихоньку стал приходить к Богу, вера перестала быть для меня пустым звуком – и мне начала открываться красота иконы. Я стал преподавать рисование в воскресной школе, попробовал писать иконы. Ты берешь благословение, пишешь – и стараешься, чтобы в это время мысли твои были чистыми, стараешься молиться… Красота иконы – в строгости, аскетичности. Это как бы взгляд вглубь себя. Глядя на икону, ты отрешаешься от суеты внешнего мира.

– Расскажите о картине, которую вы написали для выставки, посвященной Новоспасскому монастырю. Она очень радостная.

– Эта картина так и называется: «Светлый день». На ней написана река с корабликами, а за ней – монастырь. Готовясь к написанию этого полотна, я приехал в Новоспасский монастырь, гулял по нему и вокруг. Искал что-то свое, ведь для того, чтобы картина получилась, сюжет должен срезонировать с душой. Был серый день, начало осени, но у меня было радостное настроение. Я посмотрел на монастырь через реку – и увидел то, что хотел сказать: когда сердце наполнено радостью, ты смотришь на мир иначе, все кажется волшебным, сказочным.

Я запомнил это ощущение – и по нему написал картину, оно стало главным в ней. Радость, которая охватывает человека и преображает его взгляд на мир, благодарность Творцу.

– Монастырь представлен как часть города, где живут люди, как его украшение. А люди гуляют, катаются на корабликах… И радость льется на них от храмов обители? Или с небес?

– Радость – она везде, просто не всегда человек готов ее увидеть. А над нами Бог, Который дарит нам эту радость. Чаще всего мы Его не слышим, потому что заняты какой-то мышиной возней. Иногда я это чувствую: как меняется взгляд на жизнь, когда ты просто благодарен. Когда ты ощущаешь, что живешь, и искренне славишь за это Бога. Тогда мир преображается. Конечно, хотелось бы, чтобы это состояние не терялось, оставалось с нами.

Художница Евгения Филоненко:
Ты живописуешь жизнь

Полотна Евгении Филоненко особые – очень теплые, атмосферные, с сюжетами, которые заставляют задуматься. Практически на всех мы видим людей, и очень часто – детей. Картина Евгении с образом Пресвятой Богородицы «Всецарица» и молящимися перед ней людьми стала центральной на выставке. История ее появления едва ли не чудесна: сначала художница написала для экспозиции другую работу. А когда до времени сдачи полотен оставалось меньше месяца – родился замысел произведения, которое автор назвала «И девам Ликование, и матерям Отрада».

– Ваша первая работа на тему Новоспасского монастыря такова: осененные образом Спасителя, взирающим со свода, в дверях храма стоят две небольшие группы людей – монахи и миряне. Каков ее замысел?

– В Новоспасском монастыре я долго ходила и искала свое, ведь раньше я почти ничего не писала на тему храмов. Но я подумала, что могу «высечь» из себя некую жизнь в соприкосновении с этой темой, нечто близкое мне. И я написала монахов и мирян в притворе храма, а над ними – образ Христа. У них разный образ жизни, но и те, и другие любимы Богом одинаково.

– А потом родилась еще одна картина. Как это произошло?

– В преддверии выставки ее устроители говорили о том, как хорошо бы написать что-то, напрямую связанное с иконой «Всецарица». Я была не против, но идей у меня не возникало. А так как я далека от того, чтобы искусственно создавать что-то, чего я не чувствую, я на всякий случай подготовила холст и стала ждать идею: придет – напишу, нет – так нет. Но ничего не приходило. Времени до срока сдачи картин уже оставалось меньше месяца, и, казалось, на первом полотне я и остановлюсь. Но на Рождество, 7 января, мне захотелось поближе рассмотреть икону «Всецарица». И идея возникла! У меня появилось четкое ощущение того, что надо написать, и желание сделать это. Художники меня поймут: когда процесс уже идет, ты находишься в потоке, видишь образы, холст… Когда я писала эту работу, у меня было очень интересное ощущение, что это «не я делаю, а мной делают».

Оно меня посещало и раньше, но тут это было настолько мощно! Все быстро, легко, без тяжелых поисков. И картина была написана очень быстро – обычно такие большие композиционные картины я пишу намного дольше.

– На вашей картине изображены молящиеся у «Всецарицы» женщины, ребятишки…

– Я зашла в эту работу через свою любимую тему – материнство. Картина называется «И девам Ликование, и матерям Отрада». В этой фразе из известного песнопения как раз говорится про этот контакт, который возникает у женщин с Пресвятой Богородицей. Каждая приходит к Ней с чем-то своим, и Она нас слушает, покрывает, милует. Я очень рада, что картина появилась, и мне самой удивительно, как это произошло.

– Как вы находите замысел будущего произведения?

– Для того чтобы что-то создать, мне надо побыть в том месте, которое пишешь, прочувствовать его дух. Я иду к художественному образу через восприятие человека – а как женщина, я ощущаю жизнь интуитивно, через детей, через материнство.

Любой объект, который меня привлекает как художника, я стараюсь пропустить через себя, увидеть в нем близкие мне смыслы. Многие мои картины написаны не с натуры. Я собираю этюды, зарисовки и просто впечатления в разных местах, а потом создаю из этого некую композицию. Как писатель: в одном месте что-то увидел, в другом приметил – и потом рождается произведение. Так и я свою историю выдаю на полотне. И все мои картины честно мною прожиты.

– Вы очень любите писать материнство.

– Я мама троих детей, и это важная часть моей жизни, которая очень повлияла и на творчество. Женщина через материнство преображается, сильно меняется не только ее жизнь, но и восприятие, взгляды, ощущения. Я до рождения первого ребенка и я сегодняшняя – это две разных Евгении. События жизни нас преображают, а для меня материнство стало главным таким событием. Много о себе узнаешь, в том числе не самого приятного. Но и становишься более цельной. Соединяешь в себе несочетаемое, казалось бы: мягкость и твердость. На одной из выставок очень уважаемый мною художник сказал мне: «Пишите детей. Так, как вы, ни один мужчина не напишет». У женщины изображение ребенка не плоское: «просто красивый малыш», а напитанное своим личным опытом, а не только созерцанием со стороны, как у мужчины. Жизнь ценна во всех своих проявлениях: и в горе, и в радости, и в каких-то сложных чувствах. Опыт помогает нам прийти к гармонии и выразить ее на картине.

– Как отличить: жизнь на полотне или подделка под нее?

– Картинка про жизнь не имеет глубины образа, а настоящее произведение многогранно, как сама жизнь. Зритель видит, что перед ним обычная мама, обычный ребенок, а не залакированный «чупа-чупс» из рекламы. Художник – это тот, кто честно передаст на картине жизнь, а не нечто из «моих представлений о том, как должно быть», когда сюжет становится плоским. А хороший художник сумеет выразить это еще и красиво, пластично, на своем языке, ведь мастерства никто не отменял. И тогда появляется – картина. Разница между музейными вещами и подделками и состоит в том, что в настоящей картине раскрыта глубина образа. Это можно только почувствовать. И каждый зритель сумеет почувствовать картину настолько, насколько хватит его внутреннего содержания. Приведу еще одно сравнение с литературой: Достоевский может нравиться или нет, но глубина его произведений невероятна. Или вы смотрите на «Троицу» преподобного Андрея Рублева – и на обычную икону, вроде бы по всем канонам написанную современным мастером. В чем разница? – Это на уровне ощущений. У авторов этих икон разное внутреннее наполнение, и, соответственно, разные произведения мы видим.

– Кто из художников прошлого вас вдохновляет?

– Я люблю Зинаиду Серебрякову. Это великая художница ХХ века: потрясающе сильная, мощная. У нее было четверо детей – и она прекрасно писала детей, женщин. Вообще, мне импонируют женщины-художницы, они по-иному изображают этот мир, нежели мужчины.

Даже обнаженную женскую натуру женщина напишет совсем иначе, мягче. Некоторые мужчины-художники недолюбливают художниц: считают, что мы несобранные, и т.п. А я считаю: а зачем быть собранным, мы, пока заботимся о близких, укладываем детей, песни им поем, тоже такой драгоценный опыт собираем, который в свое время выльется на холст. Главное в этом – быть честным. Ты живописуешь жизнь, а не предлагаешь свое представление о ней.

– Большинство ваших работ – жанровые. Вы предпочитаете жанровую картину всем прочим?

– Я очень радуюсь, когда вижу жанровые вещи, просто потому, что мне это близко. Мне кажется, что сочинить такую картину сложнее, чем пейзаж или натюрморт, поэтому многие от этого уходят. Я прочувствовала это на себе: во время беременности имела мало возможностей рисовать, и потом «расписывалась», создавая пейзажи, натюрморты. И только через какое-то время, созрев, смогла возвратиться к жанровой картине. Такую картину надо «родить», как ребенка.

Художник Николай Бурдыкин:
«Чтобы написать картину, образ должен ‟зазвучатьˮ»

Художник Николай Бурдыкин, работая над видами Новоспасского монастыря, выбрал необычные темы: памятный крест перед Преображенским собором, столп в Покровском храме… В каждой из этих работ – глубина мысли, которая раскрывается перед зрителем.

– Как художник выбирает тему?

– Это трудно сформулировать. Например, мне нравится стиль модерн. Я увидел крест в Новоспасском монастыре, и он меня привлек своим обликом, пластикой. А потом я узнал, что этот крест посвящен памяти Великого князя Сергея Александровича, что это копия креста, установленного в Кремле на месте его гибели от рук террориста. И все же сразу я не собирался его писать. Но потом увидел при первом снеге – и крест «зазвучал», появился особый колорит: на фоне облетающей листвы, снежной белизны… Образ родился. Чтобы написать картину, должно сложиться несколько факторов. Например, тебе нравится какой-то человек – но чтобы создать его портрет, нужно еще освещение, композиция, некое особое состояние, которое передаст художник. Так же происходит и с художественной фотографией: если сфотографировать человека впрямую, это не будет фотопортретом, получится фото на паспорт, а если будет интересный свет, состояние – уже может получиться произведение фотографического искусства.

– Когда художник запечатлевает в своих работах произведения искусства: монументальный крест, роспись храма и т.п., – получается особенно интересно, как бы творчество в творчестве.

– Художники довольно часто запечатлевали уже существующие произведения – хотя бы архитектуры. Например, у В. Сурикова – «Лунная ночь над Петербургом»: луна, призрачный свет, Исаакиевский собор, Медный всадник, сани с седоками… Или «Утро стрелецкой казни» – фоном для разворачивающихся печальных событий служит собор Василия Блаженного. Он не является главным героем картины, но он свидетель исторического события. И это обогащает произведение.

– Чем вас привлекает образ храма?

– Церковная архитектура мне нравилась с детства, хотя я не считаю себя воцерковленным человеком. Когда я был мальчиком, храмы стояли наполовину разрушенными, но все равно украшали город. Даже исторические названия большинства улиц Серпухова связаны с именами церквей. Если ты рисуешь обычный дом, улочку, и хотя бы вдалеке пишешь церквушку – сразу появляется привязка к местности, складывается топонимика. Человек узнает место и радуется этому.

– На ваших полотнах храмы становятся органичной частью окружающей их среды – города или природы.

– Да, я не люблю рисовать храмы «в лоб»: они у меня обычно часть пейзажа, нередко на заднем плане. Но они несут в себе историю. Место около храма напитано событиями: сколько людей сюда приходили, крестили детей, венчались, оплакивали усопших.

Совершались и какие-то общественные события… Даже деревья вокруг храма обычно старые, а каждая тропинка имеет свой смысл. Картина с храмом становится настоящим рассказом. Раньше в Серпухове было более 20 храмов и два монастыря. Они возрождались на моих глазах. Когда я работал в художественной школе, мы с учениками часто ходили в разрушенный тогда Владычний монастырь на этюды, писали какие-то архитектурные детали. А потом там появились сестры, игуменья Алексия, они восстанавливали обитель. Это был титанический труд.

– Вы приезжаете в Серпухов из Москвы. Здесь лучше работается?

– Я уже давно живу в Москве, но связи с Серпуховом не теряю. Приезжаю в родительскую квартиру, чтобы работать в уединении. Общаюсь с друзьями, товарищами детства, юности. В Москве люди теряются: закончили учиться, разбежались – и не видят друг друга. А в Серпухове все ближе. Тут я знаю каждый уголок.

– Еще один необычный ракурс, найденный вами в Новоспасском монастыре, – старинный опорный столп в Покровском соборе.

– Этот столп, на котором держится свод храма, создает ощущение древних палат. Когда я впервые вошел в Покровский собор, его планировка меня поразила: обычно от входа бывает виден алтарь, а тут – столп, своды. Это сразу говорит о древности храма. Мне понравились образы, которые украшают интерьер, – хорошо сделанные списки шедевров древнерусской иконописи: Богоматерь «Оранта» XVI века, «Спас Ярое Око». Они взяты из разных городов и столетий, но составляют гармоничный ансамбль. Так что образ картины родился, потому что храм впечатлил меня и своей архитектурой, и иконами, а главное – цельностью и органичностью. И еще мне понравилось, что он темный, свет в нем мерцающий, – это создает атмосферу древности, таинственности. Икона должна появляться откуда-то из глубины, из темноты.

– Чем для вашего творчества является православная тематика?

– Духовность. Но чтобы сделать ее предметом картины, надо, чтобы она стала частью тебя. Чтобы тебе это было близко, «цепляло». Например, у меня есть картина «Книжник». Я написал ее к 2000-летию христианства. Человек в традиционной одежде иудейского книжника, со свитком Торы сидит у глухой стены. Над ним засохшее дерево. Все это говорит о том, что текст, пусть даже священный, для него важнее, чем жизнь. Фарисеи и книжники, с которыми дискутировал Христос, были самыми образованными людьми своего времени. Они не принимали Его, потому что Он говорил то, что еще не было написано. У меня есть соседка, моя хорошая знакомая, которая стала адвентисткой. В жизни ее все раздражает. Ей кажется, что все ведут себя неправильно. И мне она напоминает тех самых древних книжников и фарисеев. Мне кажется, что если бы Христос снова пришел, она бы первой закричала «распни». Потому что жизнь всегда сложнее правил, текстов – точнее, того, насколько мы способны их воспринять. Учение само по себе – без жизни – мертво. На это на картине указывает засохшее дерево и палец книжника, который напоминает древесный сучок. А в стене – пролом в виде фигуры Христа, который ведет в жизнь, в открытость, свободу и подлинную любовь к Богу и людям.

С участниками выставки «Дом для ‟Всецарицыˮ»

беседовала Алина Сергейчук

Материал был впервые опубликован на портале Православие.ру

P.s. Проект возрождения Знаменского храма Новоспасского монастыря, финальным аккордом которого стала выставка «Дом для «Всецарицы», завершился весной 2024 года. Больше узнать о нем Вы можете здесь